Язык много чего любопытного может рассказать нам о нас самих ≈ нужно только присмотреться к буквальному смыслу слов, которые мы используем не по прямому назначению. Называя тещу змеей, приятеля ≈ свиньей, а кого-то в сердцах именуя коровой или бегемотом, мы вовсе не имеем в виду, что место всем им ≈ в зоопарке. Да и как одновременно можно быть ╚сукой╩ и ╚козлом╩ ≈ такую помесь ни в один зверинец не возьмут.
Обзывательно-выразительные возможности слов ≈ еще не все. Прозрачная эмблематика анималистичных изображений следует за нами повсюду: олень или ягуар на капоте авто; осовелый лось с клюшкой; простуженный жираф с шарфом, завязанным на длинной шее; беременная женщина ≈ непременно кенгуру. Источник таких образов ≈ вся мифологическая совокупность идей о внешности и характере живых существ. Говоря про людей, мы пользуемся ╚животными╩ словами. Тут названия характерных действий фауны (отсюда метафоры полета и плавания, не говоря уже о тявканье и пресмыкании), сообществ (стадо баранов, муравейник, волчья стая) и анатомических подробностей (лапы, когти, пасть, хвост, шкура, ласты). Страстный любовник выглядит ястребом, терзающим уточку.
Сегодня в нашей культуре всякого младенца с рождения словесно и визуально окружают двое грызунов (зайчик и мышка), а также домашние котик (кошечка) и собачка (в частности, далматинские доги). На особом счету стоит крупное млекопитающее ╚мишка╩. Задумайтесь об антропологическом смысле дистанции между официальным товарищем Бендером и нежным ╚сусликом╩. Взрослые участники интимных конвенций ревниво относятся к семейным прозвищам и стесняются посторонних. Несомненно, г-н Воробьянинов претерпел некоторую неловкость, когда его в зрелом уже возрасте назвали Кисой, столь бесцеремонно заглянув в детский уголок души.
Зато знак зодиака ≈ в отличие от интимных прозвищ ≈ вполне громогласен: я ≈ козерог! Или, там, рак, а ╚по году ≈ тигр╩. Раки тяготеют к ракам, а тигры к тиграм. Однозначники сразу чувствуют принадлежность к чему-то общему и готовы прийти на помощь даже малознакомому собрату. А вот тельцы нам, скорпионам, не компания! Все это напоминает тотемизм не в меньшей степени, чем наш сегодняшний предмет ≈ интимный анимализм, более ласковый и чувствительный.
Вообще, всякая ласка ≈ по отношению к детям в особенности ≈ трактует свой предмет как беззащитное существо, нуждающееся в протекции. Послушать взрослого ≈ так дети для него сплошные кошечки или собачки, зайчата или гусята. Или поросята, что тоже довольно нежно. Ведь, согласитесь, ругать ребенка за то, что он ведет себя ╚как поросенок╩, все-таки не то же самое, что называть его свиньей. Через языковую игру дети сами себя начинают соответственно мыслить ≈ они ведут себя, как положено котенку, зависимому от взрослых животных (мяукать при этом необязательно). А взрослый поправляет: ╚Хорошие котята так не делают╩. Когда ребенок вырастает из этой игры ≈ а он вырастает из нее быстрее родителя, ≈ игра остается частью его личности. Ребенок вырастает из нее не как из рубашки, которая затем идет на тряпки, а как взрослые черты лица вырастают из лица ребенка ≈ детское лицо при этом никуда не девается. Среди прочих игр мы наследуем из своего детства и эту, только осваиваем в ней другую роль ≈ ласкового взрослого. Ее разыгрывают сначала по отношению к близкому человеку того же поколения, но другого пола, а потом и перед своими детьми.
Репетиция взрослости начинается уже на мягких игрушках. Они изображают не людей, а зверей. Взрослые непонятны, а знакомые звери ≈ свои. Взрослым в детских книжках, комиксах и мультфильмах нет места ≈ не то что животным, мир которых построен по модели человеческого. В теперешней мультмифологии есть рестораны, лотереи, банки и бандиты. Животная сущность персонажей как бы затмевается, от нее остается только характерная внешность и привычки. ╚Овзросление╩ героев в дальнейшем не составит проблемы: у детских и взрослых сказок разные акценты и детали, но одна схема. Да и чтение детских комиксов вполне совместимо с полноценной взрослой жизнью по мотивам телесериалов.
У животного кода в общении близких людей есть биологическая подоплека. Так, например, пропорции головы младенца ≈ животного и человеческого ≈ и вообще ╚детское╩ поведение вызывают у взрослой особи запрограммированное природой эмоциональное воздействие: они тормозят агрессию. Но есть и собственно культурный компонент. Противопоставляя два вида поведения ≈ ╚как человек╩ и ╚как животное╩, ≈ мы считаем человечность безусловно лучшей, чем порицаемая скотская животность. И тут же проводим еще одно различие ≈ например, между ╚козликом╩ и ╚козлом╩: мы прощаем козлику ≈ за то, что он еще маленький, ≈ его животность и принимаем его в круг семьи. Маленький еще не вполне человек ≈ а потому и не вполне животное, он не способен на скотство.
Мы ведем себя ╚по-человечески╩ прежде всего для других, обернувшись к ним нашей публичной, общественно-человеческой стороной. Обернись мы к публике стороной приватной ≈ например, нашими физиологическими актами, которым культура скромно отводит специальное место в сторонке, ≈ публика станет порицать нас за скотство. Близкие люди разделяют с нами нашу домашнюю повседневность, где волей-неволей проявляется и животно-физиологическая ипостась. Отсюда не следует, что скотство по отношению к близким ≈ не скотство. Это значит лишь, что сама идея ╚близкого человека как животного╩ воспринимается не в рамках противопоставления человеческого и скотского, а через призму знакомых с детства ласковых ролевых игр, где и у тебя самого есть животная роль в звериной семье. Только у взрослых эта роль имеет отчетливую эротическую окраску, тогда как детей наша культура стремится видеть асексуальными.
Анимализм ≈ прежде всего способ осмыслить освоение собственного тела: дети неуклюжи. Сказочные животные тоже: вот, скажем, Винни-Пух никак не вылезет из кроличьей норы, поддавшись порочной страсти к обжорству. Тело выходит из-под контроля, случайно бьет тарелки, писает в штаны и засовывает ножницы в розетку. Проще всего объяснить это на примере симпатичного зверя-недоумка, у которого некая телесная особенность вроде длинного слоновьего носа гипертрофирована от природы и ему с ней не справиться. Но ≈ на самом деле важно ведь не кто ты, а какой.
Животные (вместе с маленькими детьми, иностранцами и игрушками) входят в особый класс непонятливых существ ≈ с ними общаются на особом языке. За них проговаривают то, что они не могут сказать, на место их мыслей подставляют свои слова. Кроме того, животные не работают ≈ их жизнь происходит как бы на чудо-острове, где ешь кокосы и жуй бананы. Это называется счастливым детством ≈ и весьма актуально для постиндустриальной цивилизации, где досуг ≈ перманентное детство ≈ выходит на первый план.
В любом крупном европейском городе есть если не отдельный ╚медвежий╩ магазин, то хотя бы отдел ╚медвежьих╩ подарков: одежда, посуда┘ Собственно, весь дом можно обставить так, чтобы повсюду были изображены медведи. Отечественные календарики с котятками в бантиках ≈ жалкая пародия на культ медведя. Не религиозный, а сугубо светский и бытовой ≈ оттого ничуть не менее дорогой сердцу адептов разной степени оголтелости. Для культа не нужен медведь, живой или мертвый, ≈ достаточно его икон и идолов. На ощупь идолы мягкие и шерстяные, что выдает связь с глубинным младенческим побуждением вцепиться во что-нибудь мягкое и шерстяное. Надо полагать, что вскоре этот культ в полном объеме докатится и до нас ≈ чем не символ национальной идеи? Слабo нам, что ли, поменять на косолапого невразумительную двухголовую птицу?
Илья УТЕХИН