Частенько на родных и близких (а то и на коллег) падает тяжелая обязанность сносить наш гнев по разным поводам. Им, случается, ╚попадает╩ не меньше, чем какому-нибудь распоясавшемуся хулигану (╚Что, попало тебе?╩ ≈ спрашивают жертву сочувствующие). Причем достается, возможно, и за дело ≈ но за дело, по здравом рассуждении post factum, стоящее немногим больше выеденного яйца.
Тяжелая артиллерия скандала и аргументы, апеллирующие к моральному облику, контрастируют с мелким, а то и ничтожным масштабом повода. Когда такие случаи повторяются регулярно, это указывает на очевидный в общем-то факт: систематические ссоры вовсе не имеют в виду достижение практической цели, а коренятся в отношениях между партнерами, причем скандалы испытывают эти самые отношения на прочность. Прочность отчасти обеспечивает совместное проживание: ведь супругам друг от друга и детям от родителей никуда не деться ≈ не уходить же, в самом деле, из дому. Так что удобнее (и безопаснее) всего прижать ближнего к родным стенам. И там, поставив к стенке, его воспитывать.
Как известно, в целях воспитания, помимо громкого скандала, нередко прибегают к установлению тишины ≈ к демонстративному разрыву отношений: я с тобой ╚не разговариваю╩ (интересно, а что ты делаешь, сообщая мне об этом?). Государства тоже, случается, временно отзывают своих послов, точь-в-точь как коммунальный сосед ╚не общается╩ с соседом (в смысле ≈ не здоровается, встречаясь на кухне). Тишина получается зловещей, потому что на самом деле несчастные вынуждены, хотя бы и без слов, общаться уже своим одновременным присутствием в замкнутом пространстве, а то и молча хлебать суп за общим семейным столом. Их позы и взгляды красноречивы. Но неразговаривающий все-таки гладит неразговариваемому рубашку или оставляет ему деньги на школьный завтрак.
Инициатор и скандала, и зловещей тишины убежден, что прибегает к таким мерам не по своей воле и не просто так, а отвечая на неблаговидное поведение воспитуемого. Неблаговидность эта может состоять в чем угодно, в том числе в словах ≈ дерзких или обидных. Но спросите воспитуемого, и он скажет, что не он первый начал, а если что и сказал ≈ так его спровоцировали. Установить, кто на самом деле ╚первый начал╩, нельзя уже потому, что этого ╚самого дела╩, истины в последней инстанции, попросту нет, сколько ни разматывай долгую историю систематических ссор. Тут у каждой стороны ≈ своя правда.
Кроме того, в семье все осложняется еще целым рядом обстоятельств. Во-первых, партнеры изначально неравноправны. Разве может тот, кто правомочен устраивать громы и тишину, быть зачинщиком? Это он диктует здесь правила игры. Во-вторых, право сильного возникает не на пустом месте, а основано на его обязанностях. Так он проявляет свою заботу и даже любовь, стремится сделать жизнь лучше и справедливее. Он бушует, если можно так выразиться, по обязанности ≈ ради установления порядка. В довершение всего узы родственных чувств, связывающие партнеров, заставляют воспитуемого парадоксальным образом признавать и гром, и безмолвие проявлениями помянутых заботы и любви, а самого себя чувствовать виноватым. Парадокс этих знакомых всякому гримас домашней педагогики заключается в противоречии формы и декларируемого содержания. Люди вообще редко пользуются своим языком, чтобы высказываться прямо и недвусмысленно, но тут противоречие заключено не в словах, а в том, как слова соотносятся со всем остальным в поведении говорящего. Очевидно ведь, что невозможно, например, всерьез просить прощения, показывая кулак. Кулак, выражение лица, интонация ≈ да все ╚сопутствующие╩ проявления ≈ призваны не передавать информацию, а выражать отношение. Предполагается, что они спонтанны и идут от чистого сердца ≈ так что, в отличие от слов, ими труднее солгать, они выдают всю правду. И когда воспитуемый читает эту правду в поведении сильного партнера, он оказывается в сложной ситуации: и не верить не может, и поверить никак нельзя. Ведь вроде бы это ╚забота╩, пропади она пропадом.
Примечательно, что только один из участников такого общения обладает монополией обращать внимание на его форму (╚Как ты со мной разговариваешь?╩) ≈ жертве обсуждать это запрещено. Ей вообще мало что разрешено в ходе этой более чем предсказуемой беседы (╚Я думал┘╩ ≈ ╚Меня не интересует, что ты там думал!╩). Сказав честно (╚Ну, что ты молчишь ≈ язык проглотил?╩) то, что он думает, воспитуемый совершает дерзость и рискует ╚схлопотать╩. О конструктивности такого диалога говорить не приходится.
Что бы там ни воображала сильная сторона (а ею, кстати говоря, может быть и взрослеющий ребенок по отношению к родителю), воспитательный скандал и в громкой, и в тихой его разновидности, понятное дело, не годится для установления истины и взаимопонимания. Он имеет целью взрывообразное пробуждение в воспитуемом вины и стыда. Но неплохо бы помнить, что выделяющаяся при этом энергия, накопившись, однажды может своротить любые стены.
Илья УТЕХИН