(Окончание. Начало в ╧ 35)
Даже старожилы сегодняшних коммуналок не помнят о великом жилищном переделе, который затеяло большевистское правительство сразу после революции. В лучшем случае их память ностальгически простирается в далекие предвоенные годы, когда ╚все дружно жили. Все друг другу помогали, никогда ссор у нас не было. Никто денег не копил ≈ получат получку и все стратят. Весело жили. Не как после войны: деньгу копят, ты ко мне не ходи, я к тебе не хожу...╩ В те годы, после всех
уплотнений, самоуплотнений и подселений, когда люди жили уже в такой тесноте, что про обиду некогда было и думать, когда под бдительным оком квартуполномоченного соблюдалась дисциплина в использовании ванны по расписанию и натирались паркетные полы, когда правительство принимало постановления ╚О борьбе с хулиганством в квартирах╩, имея в виду коммунальные склоки, становившиеся опасными для жизни участников, ≈ так вот, в те золотые годы, как уверены старожилы, люди жили лучше, чем во все последующие времена.
Нельзя не согласиться, что когда-то, конечно, и девушки были моложе, и солнце светило ярче. С этой универсальной идеей связана не менее универсальная возможность использовать прошлое в качестве аргумента в настоящем: если я знаю, что раньше мне было лучше, ≈ и знаю, соответственно, как должно быть лучше, и если я знаю, что теперь стало хуже, ≈ и знаю, почему стало хуже (например, ╚понаехали тут из деревни╩), то теперь я буду с полным осознанием собственного права бороться с окружающими, которые со мной не согласны или просто мне не нравятся. Удивительным образом одни и те же ходы работают в риторике идеологической, опирающейся на ╚большую историю╩ ≈ ту, которую учат в школе, и в риторике кухонного скандала. И там, и здесь утверждается изначальное, историческое право на жизненное пространство и всякие связанные с ним блага: на этом месте еще у моего отца стояла табуретка, и этот крюк Мариванна завещала именно мне, и вообще я ╚коренная ленинградка╩ и оттого мне положено такое, чего тебе положено быть не может, потому что ты, нахалка, ничего в своей жизни не сделала, только вот приехала сюда и уже рот открываешь. И в ╚большой╩ риторике, и в ╚малой╩ ≈ квартирной ≈ мы встретим ссылку на прецедент и на обычай: ╚всегда так делали╩.
Новичок потому и оказывается в затруднительном положении, что прошлое со всеми обычаями и прецедентами ему неведомо. Даже самое недавнее и нужное в повседневной жизни прошлое. Он хочет делать как лучше и попадается в ловушку, ведь прошлого уже нет в реальности, оно имеется только перед мысленным взором того, кому по праву старожильства (и, соответственно, старшинства и ╚дедовщины╩) принадлежит власть рассказывать о прошлом в назидание настоящему. И вот новичок честно идет в ванную, чтобы помыть там ботинки, ведь ему сказали, что здесь с незапамятных времен моют ботинки именно в ванной. И в ванной же он сталкивается с другим старожилом, который возмущенно заявляет, что ботинки-то принято мыть как раз на кухне, потому что в ванной моют детей, стирают белье и чистят зубы. Боже мой, думает наш гипотетический новичок, вот если бы вместо выслушивания ценных советов я увидел своими глазами, как они на самом деле это делают, тогда бы все было хорошо. Но у новичка нет даже маленького кусочка увиденного собственными глазами прошлого, на который можно было бы сослаться: ╚а сами-то вы, Иван Иваныч, тут свои ботинки и моете, так что не указывайте мне, пожалуйста╩. В результате каждый измывается над ним, как хочет, произвольно выдумывая такие прецеденты.
Вся необходимейшая информация о том, как здесь принято, чей это стол и в какой угол можно прибить гвоздь, становится известна из уст соседей. Сами они частью получили ее когда-то от других соседей, а частью постигли самостоятельно за долгие годы совместного с соседями быта. Из того же разряда наполовину устной, а наполовину подсмотренной информации не менее важны ≈ и для любителя даже более интересны ≈ сведения о других соседях. В коммуналках люди обычно знают друг о друге много, но всегда находятся такие, которым этого недостаточно. Они желают знать больше, особенно о тех соседях, которые не хотят, чтобы о них знали больше, ≈ или просто о тех, кто живет иначе, чем прочие, ведь такими соседями даже пугают молодое поколение, с детских лет зарождая в трепетных коммунальных созданиях опасливый интерес к загадочной и необъяснимой соседской жизни. Вот этот-то зазор между мечтой и действительностью, между знанием и желанием знания и заполняют пристрастные фантазии, более известные под названием сплетен.
Некоторые сплетни обладают интересным свойством: со временем они не уходят в песок забвения, а застывают в исторические рассказы, в предания о событиях и персонажах. По-видимому, это те сплетни, где доля наблюдения больше, чем доля вымысла, а наблюдения отражают обстоятельства экстраординарные, которые нельзя было не заметить.
Таковы, например, рассказы о подвигах и чудачествах пьяных. Вот примечательный пассаж почти маркесовского эпического нарратива, в котором события, отложившиеся в памяти рассказчика за десятки лет совместного проживания с героями повествования, по прошествии времени соединены между собой уже как вполне обыденные происшествия: ╚Он повесился. У него радио как раз орало песни Петра Лещенко; проигрыватель он выбросил в окошко. И оставил свою жену Нину беременной. И она родила алкоголика Колю, который после армии пошел в милицию и в милицейской форме падал посреди коридора, а он был двухметрового роста, так что было не пройти. И при этом пел песню лежа, где были такие слова: ╚Мы вам честно сказать должны, что девчонки нам больше жизни нужны╩.
Место, где живут люди, неизбежно наполняется историями их жизней и оттого обретает особую ценность. Истории сплавляются воедино с преданиями о соседях и прежних жильцах, в том числе и об основателе дома и о его прежнем владельце ≈ ведь у многих домов в центре есть свои имена, всякие там дома Толстого, эмира Бухарского, Лидваля. И вот человек ≈ человек чувствующий, во всяком случае, а уж в чувствительности никак нельзя отказать коммунальным жителям ≈ начинает ощущать себя причастным к Толстому (Льву ≈ пусть и ошибочно) и к последнему эмиру Бухары.
Фирмы по торговле недвижимостью, занимающиеся расселением больших коммуналок в центре, сталкиваются иногда с упорным нежеланием жильцов расселяться. Кажется, как бы ни было привлекательно получить отдельную квартиру в обмен на свою комнату, многие жильцы оказывают сопротивление своим ╚благодетелям╩. И не только потому, что все привычные удобства, знакомства и работа рядом, в центре. Жильцы сегодняшней большой квартиры чувствуют себя довольно просторно и не склонны к резким переменам образа жизни. Кто мечтал выбраться из коммуналки ≈ уже это сделал. А тех, кто остался, соседи и прочие коммунальные прелести если и смущают, то не настолько, чтобы предпринимать решительные шаги. Бывает, впрочем, что жильцы соглашаются переехать в новостройки ≈ но с тем, чтобы оказаться на одной лестничной площадке со своими бывшими соседями.
Зато недавно подселившимся и ╚временным╩ жильцам плевать на коммунальные традиции ≈ они относятся к комнате в коммуналке как к общежитию, а не как к дому. Таких немало ≈ и потому пейзаж сегодняшней коммунальной повседневности сильно отличается от того, что можно было увидеть еще лет пятнадцать назад.
Представление же о квартире как о чем-то большем, чем временное место, где ты спишь и где хранятся твои вещи, включает в себя элемент привязанности к своему району, кварталу, двору и дому. Человек вырос здесь, и его собственная история неотделима от духов жилища. Идея, что все это, вкупе с привычным бытом, можно кардинально поменять, а цену твоего дома и твоей связанной с ним биографии можно точно определить в долларах в соответствии с состоянием рынка недвижимости, непостижима для тех, кто, навлекая на себя гнев части соседей, говорит агентам по расселению: ╚Я отсюда никуда не поеду╩.
Илья УТЕХИН