Трудно представить себе мемориальную доску на стене блочного дома, построенного по типовому проекту: такое здание сомнительной индивидуальности не предназначено для памяти. Оно призвано служить в качестве спальни на протяжении нескольких десятков лет, а потом будет разрушено или развалится само по себе. На том же месте однажды построят что-нибудь новее и лучше. От прошлого же останется в лучшем случае название. Какие ласковые имена носят пугающие заезжего обитателя питерских коммуналок московские новостройки! Ничем больше они не напоминают былые подмосковные деревни.

Между тем, дома в центре города имеют ценность и совсем иного рода — некоторые из них даже официально считаются “памятниками”. Разрушив центр Петербурга и выстроив на этом месте что-нибудь поновее, мы бы оказались в другом городе. Это хорошо поняли миссионеры, насаждавшие христианство в бразильских джунглях: пока индейская деревня сохраняла свою традиционную планировку, в которой были зашифрованы освященные мифами принципы языческой культуры, дело у них никак не шло на лад. Когда же они принудили индейцев устроить улицы с привычными взгляду европейца рядами домов, языческая вера не то чтобы отступила, но чувствительно пошатнулась и стала подлаживаться под пришлых святых.

Кстати сказать, улицы в центре особенно чувствительны к переменам в общественной жизни. Будучи пропагандистским лицом города, они с готовностью меняют названия, откликаясь на социальный заказ эпохи. Петербургские примеры общеизвестны, но ни один из них не дотягивает до центральной улицы Риги, которая в разное время успела побывать улицей Свободы, Сталина, Гитлера, Ленина — и опять Свободы.

Именно в центре города расположены любезные нашему сердцу большие коммунальные квартиры. Родившиеся и выросшие здесь люди чувствуют, что они живут в особенном месте — это ощущение почти совершенно чуждо жителям окраин, где ни стандартные дома, ни квартиры не имеют своего лица и своей особенной истории. Обитатели “кораблей” скорее гордятся близостью леса, полем (чтобы не сказать — пустырем), начинающимся сразу за их домом, или же, скромнее, тем, что до метро всего четыре остановки.

Зато старожилу коммуналки многое известно и про прежнего владельца квартиры, и про то, что было раньше в этом доме. Он станет вашим гидом и охотно припомнит изначальную планировку — вот здесь у “бывшего” располагалась танцевальная зала, там — кабинет и курительная комната, а вот кладовочку тут сделали уже после войны. Живя в прежней столовой, или в отгороженной ее части, или же в маленькой изолированной комнате для прислуги, он, тем не менее, представляет себе изначальный план квартиры целиком, хотя никогда его не видел. Оставшиеся элементы декора служат единственной наглядной опорой этого виртуального плана, а история квартиры оказывается историей перестроек и перегораживаний, историей борьбы коллективного бытования с изначально не предназначенной для этой цели средой.

В этой борьбе поначалу было тяжко всем: каково пролетарию проживать в барской квартире с видом на Петропавловскую крепость, встречаясь на кухне с бывшим хозяином и затрудняясь в использовании, например, биде, притом что половина зарплаты уходила на транспорт — ведь завод расположен на другом конце города, а другая — на дрова, поскольку согреть помещения таких размеров при помощи камина бывало затруднительно…
(Продолжение следует)