Солнечный весенний день так и зовет нас стать лучше и позаботиться о ближнем, особенно когда не надо идти на работу. Можно, конечно, просидеть все воскресенье у телевизора, с перерывами на подвинчивание расшатавшейся дверцы, починку спускового устройства унитаза и поход на рынок за корнеплодами. Но даже эти благородные поступки не принесут вам иного удовольствия, кроме, увы, временного затихания попреков. Так отчего бы не оторваться от приземленного быта и не употребить досуг на бесполезное, но иногда даже не без приятности совместное времяпрепровождение? Заодно и приобщиться немного к культуре — тем самым, возможно, заслужив прощение и за дверцу, и за горшок.

Культурный отдых — это вам не просто прогулка, это прогулка со смыслом. Прав был, однако, Белинский: петербуржец и прогулку “исправляет с озабоченным видом” — и решается на нее “не всегда без цели и без расчета”; так ведь надо же когда-то и в музей, например, сходить! Порядочный семьянин идет в музей не по обязанности — и не толпой, как школьник; и не из чувства упускаемой выгоды, как турист, а в целях культурного развлечения семейства.

Досуг вообще требует компании, а “отдых” — коллективизма (пусть и не обязательно в семейном кругу); идти в музей или в театр одному — странно, гулять в одиночестве — подозрительно. Разве что не с кем; но человек, обеими ногами стоящий на земле, в этом самом “не с кем”, как и во всякой обездоленности, усмотрит элемент нравственного уродства. Кстати, про уродов — можно бы направиться в Кунсткамеру, в тот заветный круглый зальчик, куда все устремляются мимо витрин с “народами мира”. Там в банках выставлены не какие-нибудь виртуальные мутанты, а прямая юношеству наука — правда, некоторые мамы пугаются. В отличие от петровских времен, водкой там не угостят, а, наоборот, возьмут плату за вход и со школьника, и со студента; к тому же уж больно людно в воскресный день. Хорошо бы к просвещению прибавить свежий воздух.

Специально для приобщения к культуре на свежем воздухе придуманы публичные сады, из них отдельные даже поименованы “парками культуры и отдыха” — с намеком на возможность встретить там мероприятие с массовиком-затейником, аттракцион и закуску. Однако жанр “посещение музея” более “культурен”; к чему пренебрегать им, если можно убить обоих зайцев? — ведь пригородные парки соединяют в себе все перечисленные достоинства и этим компенсируют даже свое неудобное, сравнительно с ближайшим сквером, расположение. Туда везет электричка. Прибыв на заветную платформу, отдыхающие обнаруживают ее довольно-таки заплеванной — и с торговыми рядами прямо на ней, недаром она зовется “Купчино”. Всякая вертикальная поверхность здесь залеплена языками объявлений, большей частью дачно-прикладного характера. Музыка льется отовсюду, настроение самое праздничное. Не омрачат его и превратности пути — здесь каждую минуту “вас приветствует транспортная торговля”: разнообразные голоса предлагают тысячу и одну мелочь и никак не дадут взрослым углубиться в кроссворд, а отпрыску — в электронную игру, и все это безо всякой торговой наценки. Пройдут иногда и “не местные” с протянутой рукой.

Тут же приходится отвечать на детские вопросы: эти дяди не просто машут руками, а так разговаривают, не показывай пальцами, а Пушкин здесь не жил, но учился, отечество нам — Царское Село, а не Детское, но все едут как раз сюда, а вот слыхал ли ты про императора, которого то ли шарфом придушили, то ли нанесли тяжелым предметом черепно-мозговую травму? Случилось это ровно двести лет назад, только что в газете писали. Поэтому выбираем следующую остановку, а к Пушкину — в другой раз.

Дойти до дворца через парк кажется поначалу воскресным подвигом, положенным на алтарь семейного покоя. Впрочем, если путь считать от лотка с орехами и семечками (семечки — себе, орехи — белочке) до лотка с пирожками и далее с остановками по всем пунктам, он окажется недолог и даже разнообразен. Свернув налево со столбовой дороги, семейство попадает к павильону, откуда заманчиво доносятся аплодисменты. Дверь открыта, входных билетов не требуют. Внутри публика сидит и стоит, вкушая бойкие звуки рояля — послушать немного этого, как его, Шумана семейству просто необходимо. Ребенок, однако, что-то ноет про чипсы.

Статуи в своих деревянных гробах все еще ждут лета, что даже обидно в свете весеннего солнца: с участием статуй получаются презабавные снимки. Народ наш, нельзя не признать, любит фотографироваться и принимать позы — на лоне полуприрученной парковой природы это незаметно, а вот архитектурные и скульптурные объекты явно вызывают фотографический энтузиазм. Редкого прохожего не остановят просьбой любезно нажать на кнопку “мыльницы”. На бронзового льва можно и самому взгромоздиться, и ребенка туда же поместить. А вот и металлический Павел посередине плаца довольно блестит, будто начищенный графитом. “Запарили меня уже”, — кокетливо сообщает курносая девчушка своим друзьям — те просят ее не убирать бутылку с пивом из кадра и то сунуть руки в карманы, то вынуть руки из карманов; император сверху делает вид, что ничего этого не видит. Мимо него порхает воздушный змей.

Во дворце не очень людно: иностранцы в этот час уже покинули музей шумною гурьбою, они встают рано, и им везде надо успеть. Это наш человек приходит сюда ближе к обеденному — если не послеобеденному — времени. Неторопливо надевает он тапочки и вскоре оказывается в Греческом зале. У кого-то этот зал ассоциируется исключительно с бычками в томате, но попробуем вместо того думать про Павла и Марию Федоровну. Просвещаемому отпрыску череда апартаментов быстро наскучивает, и он стремится вперед, увлекая за собой родителей прочь от экскурсии, к которой они было пристроились. Отец семейства не то чтобы скучает — хотя, помнится, он некогда уже бывал тут, но залов с тех пор отчего-то явно стало больше. Он даже сует какую-то мелочь в прозрачный ящик для сбора пожертвований (реставрацию предусмотрительно производят неподалеку — тут же в углу установлены леса до самого потолка). Его посещает мысль, что, во-первых, неплохо бы закончить ремонт в квартире, а во-вторых, что очень правильно, супругу, по возможности, помещать бы в отдельное крыло дома. Было бы крыло.

Демонстрируя неугасимый пыл овладения знаниями, он просит рассказать вот про тот кувшин — они с супругой долго спорили, куда такой можно поставить и что в него наливать, и даже тянули к нему указательные пальцы, заставляя пищать сигнализацию. Консультант выслушивает вопрос с заметной живостью; а в объяснения пускается с энтузиазмом. “Я же тебе говорила, это модерн!” — резюмирует супруга консультантское красноречие, минут через пять подловив в нем паузу. Ребенок к тому времени узнал у дежурной бабушки, где здесь одно местечко. Семейство вынуждено проигнорировать приглашение заплатить пять рублей со взрослого носа и три со школьного за просмотр старинного белья и прочих дамских штучек и пускается по винтовой лестнице в указанном направлении. В неожиданном интерьере дворцового сортира отца охватывает чувство гордости за национальное достояние: вот где начинается культура — с вешалки, с туалета. На память, однако, тут же приходит невыполненный мужской долг из области починки сантехники.